Цифровой кочевник, который остался: труд, привилегия и иллюзия побега в Южной Азии

Я приехала в Калькутту с ноутбуком, визой и расплывчатой идеей о самоперевоплощении. Как и многие до меня, я воспринимала Южную Азию как фон — для работы, для контента, для поиска себя. Но ритм города с его перепутанными проводами и нестерпимой жарой отказался быть просто фоном. Ранним утром я наблюдала за тем, как рабочие убирают улицы до того, как солнце поднималось достаточно высоко, чтобы сделать это невыносимым. Вечером я разговаривала с программистами в Катманду, которые в одном предложении говорили о возможностях и выгорании. А в Коломбо я встретила местных гидов, чьи доходы были перекроены платформами, сулившими свободу, но принесшими контроль алгоритмов. Это не история о спасении через Wi-Fi. Это пробуждение к реальности, которую часто игнорируют цифровые кочевники.

Когда я начала это путешествие, я говорила себе, что ищу вдохновение. Но чем глубже я погружалась в Индию, Непал и Шри-Ланку, тем больше понимала, что «вдохновение» часто означает избегание неудобных истин о собственной привилегированности. Идея цифрового кочевника — не привязанного к месту, свободного, независимого — соблазнительна. Но это иллюзия, которая упрощает места, где мы бываем, до визуальных фрагментов. В Калькутте, городе, который когда-то был моим домом, я столкнулась с парадоксом: я возвращалась туда как туристка в своей же культуре, вооружённая иностранной валютой и удалённой работой, оплата которой превышала мечты большинства местных профессионалов.

Я встретила Раджеша, фрилансера, переводившего документы. Он знал английский, испанский и хинди, но получал лишь копейки в сравнении с тем, сколько платили мне. Платформы, такие как Upwork и Fiverr, открыли ему двери, но также поставили на беговую дорожку постоянных торгов, недоплат и усталости. «Вы можете работать из любого места», — сказал он с ироничной улыбкой. «Но везде действуют разные правила».

Цифровое кочевничество процветает за счёт экономических различий. Скромный номер в Коломбо обходится мне дешевле, чем одна ночь в Берлине или Токио. А для тех, кто убирает хостел, водит тук-тук или управляется с coworking-пространством, та же комната — недельная зарплата. В Катманду я посетила coworking-центр, рассчитанный как на местных, так и на иностранцев. Они сидели рядом — один печатал за три доллара в час, второй — выставлял счёт за пятьдесят. Пространство позиционировалось как инклюзивное, но иерархия была очевидна.

«Мы называем это „цифровой экономикой“», — сказала Айша, предприниматель из сферы IT, вернувшаяся из Кремниевой долины, чтобы запустить инкубатор стартапов в Непале. «Это не свобода для всех. Это вопрос, кто может позволить себе двигаться, а кто не может позволить себе не двигаться».

Цифровая экономика Южной Азии всё больше зависит от женщин — многих из которых, работая из дома, зарабатывают на модерации контента, переводах и удалённой помощи. Я познакомилась с группой женщин в районе Salt Lake в Калькутте, которые создали WhatsApp-сообщество, чтобы делиться предложениями о работе и предупреждать друг друга о непорядочных клиентах. Их экраны мерцали сообщениями от заказчиков из Лондона и Сан-Франциско, но условия труда оставались нестабильными. «Мы всегда онлайн», — сказала Прайя, мама двоих детей. «Но нас никогда по-настоящему не видят».

Для многих из них гиг-работа — не выбор, а компромисс. Она даёт гибкость, но также и изоляцию, и отсутствие защиты. В Коломбо я встретила женщину, которая модерировала контент в соцсетях для американской компании. Она никогда не была в офисе, но травма изображений, которые просматривала каждый день, ощущалась очень остро.

Я была в Калькутте во время Ратха-яатры — одного из древнейших местных фестивалей. Улицы бурлили барабанами, мантрами и ароматами маргариток. Но пока я была приглашена на вечеринку на крыше с иностранными фрилансерами и местными блогерами, я всё чаще замечала тех, кто устанавливал конструкции, подметал полы и подавал закуски. Их присутствие считалось должным, но имен никто не запомнил. Я спросила у официанта Рама, собирается ли он сам участвовать в фестивале. «Когда он закончится», — ответил он. «Я уберу всё после него».

Та же ситуация повторилась в Катманду во время Гай-джатры и в Коломбо во время Эсала Перахера. Стиль жизни цифрового кочевника часто означает участие в фестивалях как в шоу, а не в качестве участника. Легко снять цвет и движение, но труднее разглядеть структуру — кто финансирует праздник, кто получает выгоды, а кто остаётся за кадром.

По мере того, как я привыкала к ритму путешествий и работы, я начала сомневаться в этичности своего присутствия. Вносила ли я что-то в местную жизнь или просто потребляла? Я начала волонтёрствовать в программе цифровой грамотности в Катманду, помогая женщинам освоить гиг-экономику. Курсы были небольшими, но разговоры — масштабными: о безопасности, самооценке, давлении быть собой для клиентов, которые часто не воспринимают их как полноценных людей.

«Ты должна говорить так же, как они», — сказала Лакшми, молодая женщина, обучающаяся монтажу видео для YouTube-каналов. — «Но не слишком — иначе решат, что ты не настоящая. Как бы странно это ни звучало».

В этой жизни нет выключения. Даже когда я не работала, я всё равно оставалась частью цифровой экономики. Чужестранка с покупательной способностью, женщина, пробирающаяся по незнакомым улицам, гость в чьей-то рабочей структуре. В Коломбо я познакомилась с мужчиной, который работал «местным координатором» для блогеров. Он находил интервью, переводил беседы, искал „настоящие“ места, зарабатывая лишь часть от того, что зарабатывали сами блогеры. «Я показываю им то, что они хотят увидеть», — сказал он. «Но я не могу рассказать историю».

Вот в чём суть цифрового кочевничества в Южной Азии — и, возможно, везде. Вы носите свою привилегию, как чемодан, который никогда не распаковываете. И чем больше вы видите, тем труднее романтизировать этот вид.