На карте к северо-западу от Монровии было пустое место. Старые плантационные дороги, сказали мне, всё ещё видны по колеям, ведущим в никуда. Я сел в буш-такси до ворот Firestone, но вышел там, где асфальт раскалывался на красную глину. Шёл на запад, пока гул генераторов не затих. Каучуковые деревья не признают границ. Они переживают контракты.
Через три часа появляется первый подсечённый ствол. Молочный сок застыл на коре, словно замёрзшие слёзы. Его больше никто не собирает.
Бесконечные ряды Hevea brasiliensis. Прямые линии, насильно наложенные на холмы. Корни взламывают подъездные пути, поглощая щебень. Дождевая вода стоит в тракторных колеях, плодя комаров, роящихся видимыми облаками. Воздух густ от вечной сырости.
Складской сарай под цинковой крышей кренится под напором зарослей. Внутри: треснувшие алюминиевые вёдра, сложенные как броня брошенной армии. Мачете, проржавевшие до кружева. Оцинкованная кружка с погнутой ручкой стоит на верстаке, будто ждёт хозяина. Снаружи трактор Fordson Major уходит в грязь, руль увенчан лианами.
Плантация 7-B работала до 1997 года. Сборщики ходили этими аллеями до рассвета с отточенными ножами и фонарями на лбах. Каждое дерево давало три грамма на надрез. Латекс стекал по трубкам в коагуляционные чаны. Прессованные листы уплывали из порта Бьюкенен. Шины Америки катились на этом поту.
Вторичный лес отвоёвывает окраины. Молодые побеги пробиваются сквозь фабричные решётки. Кровли медленно оседают, как рухнувшие паруса. На весовой платформе чаши весов перекошены, гири болтаются, как повешенные. Только деревья остаются работягами, роняя капли латекса на подстилку из листьев.
Выцветшие синие цифры на стволах — номера сборщиков. Детский пластиковый сандалик у конторы надсмотрщика, наполовину вросший в латерит. В аптечном шкафу: пузырьки хинина, одиночная латексная перчатка, окаменевшая в пластике. На стене столовой: облезлый постер со звёздно-полосатым флагом.
Сладковато-аммиачный запах гниющего латекса пропитал стены. Ветер трёт листья о листья, рождая шелестящий хор. Где-то далеко эхом отдаются бензопилы чёрных лесорубов — единственные человеческие звуки. На закате фруктовые летучие мыши спускаются лизать застывший сок с коры.
Ставлю погнутую кружку точно на прежнее место. Темнеет стремительно. Светляки зажигаются между деревьями, словно давно погасшие сигнальные лампы вдоль троп. Обратная дорога в гору кажется круче.
